— Что случилось, Рикардо? — спросила она, пристально посмотрев мне в глаза. — Тебе позвонила скверная девчонка?
Симон поднял голову от солдатиков и уставился на меня.
— Да, и я только что целый час разговаривал с ней в бистро. Она в Париже. Ужасно выглядит и, судя по всему, еле сводит концы с концами, по крайней мере, одета как нищенка. Говорит, что японец ее прогнал, после того как она попала в Лагосе в тюрьму — во время очередного африканского вояжа, делового, разумеется. И что там ее изнасиловали. И заразили лобковыми вшами и шанкром. Потом она попала в какую-то жуткую больницу, где чуть не загнулась. Это вполне может быть правдой. Или ложью. Не знаю. По ее словам, Фукуда прогнал ее из страха, что она попала в картотеку Интерпола и что ее заразили СПИДом. Чему из этого стоит верить, а чему нет? Не мне судить.
— Сага становится с каждым днем все интереснее! — воскликнул Симон, ошарашенный новостями. — В любом случае история чудовищная — будь то правда или ложь.
Они с Эленой переглянулись, и я сразу понял, о чем они думают. Я кивнул.
— Да, она отлично помнит, как звонила сюда. Ей кто-то ответил по-французски, тоненьким голоском, чуть писклявым, ей почудилось в нем что-то азиатское. Этот человек несколько раз попросил повторить слова «скверная девчонка», сказанные по-испански. Такое она не могла придумать.
Элена изменилась в лице. И очень быстро моргала.
— Я сразу в это поверил, — пробормотал Симон. Голос не слушался его, а физиономия побагровела, словно он задыхался от жары. Он нервно чесал свою рыжую бороду. — Я долго раздумывал и пришел к выводу, что все именно так и было. Илаль не мог сам сочинить слова «скверная девчонка». Как ты обрадовал меня, mon vieux.
Элена кивала, схватив меня за руку. Она улыбалась и одновременно всхлипывала.
— Я тоже сразу поверила, что Илаль с ней разговаривал, — произнесла она, четко выговаривая каждую букву. — Только, ради бога, не надо ничего делать. Ни слова мальчику. Все образуется само собой. Если мы начнем торопить события, может получиться только хуже. Он сам должен разрушить барьер, своими собственными силами. И он разрушит его, когда придет время, очень даже скоро, вот посмотрите.
— Есть повод достать бутылку коньяка, — подмигнул мне Симон. — Видишь, mon vieux, на сей раз я подготовился заранее. Ты любишь преподносить нам сюрпризы, и мы должны быть во всеоружии. Вот! Превосходный «Наполеон»!
Мы выпили по рюмке коньяка, не проронив ни слова — каждый думал о своем. Коньяк пришелся как нельзя кстати, потому что, гуляя под дождем, я здорово продрог. Прощаясь, Элена вышла со мной на лестничную площадку.
— Знаешь, мне это только что пришло в голову, — сказала она. — Может, твоей подруге понадобится медицинское обследование? Спроси. Я могу договориться с copains из больницы Кошена. Ей это ничего не будет стоить. Надо полагать, у нее нет ни страховки, ни других нужных бумаг.
Я поблагодарил и обещал спросить, когда она позвонит в следующий раз.
— Если все так и было, она пережила настоящий кошмар, — тихим голосом добавила Элена. — Такие испытания оставляют страшные зарубки в памяти.
На следующий день я пораньше вернулся из ЮНЕСКО, чтобы застать Илаля. Он сидел у меня и смотрел мультфильмы, рядом выстроились в ряд шесть конников русской императорской гвардии. Он повернул ко мне свою грифельную доску: «Спасибо за отличный подарок, дядя Рикардо». И с улыбкой протянул руку. Я принялся листать «Монд», пока он как загипнотизированный смотрел на экран. Потом я, вместо того чтобы почитать ему какую-нибудь книжку, принялся рассказывать про Саломона Толедано. Про его коллекцию оловянных солдатиков, которые заполонили всю квартиру, про его невероятную способность к языкам. Второго такого переводчика просто нет на свете. Мальчик написал на доске вопрос: могу ли я взять его с собой к Саломону посмотреть наполеоновские сражения, и мне пришлось объяснить, что Саломон умер очень далеко от Парижа, в Японии. Илаль приуныл. Я показал ему гусара, которого Саломон подарил мне в день своего отъезда в Токио и которого я хранил в тумбочке у кровати. Вскоре пришла Элена и забрала Илаля.
Чтобы отвлечься от мыслей о скверной девчонке, я отправился в кино в Латинский квартал, на улицу Шампольона. В темном и душном зале, битком набитом студентами, я рассеянно следил за приключениями героев классического вестерна Джона Форда «Дилижанс», а в мозгу у меня то всплывал, то таял образ чилийки — теперь несчастной и опустившейся. И в тот день, и все остальные дни до конца недели я не мог думать ни о чем другом, в голове гвоздем торчал вопрос, на который не в моей власти было найти ответ: неужели она сказала правду? Неужели в Лагосе все так и было и Фукуда прогнал ее? Мучительно было сознавать, что правды я никогда не узнаю.
Она позвонила через неделю рано утром. Я спросил, как у нее дела, — «Хорошо, теперь уже хорошо, я же тебе сказала», — потом предложил вечером вместе поужинать. Она согласилась, и мы условились встретиться в «Прокопе» на улице Ансьенн Комеди, в восемь часов. Я приехал раньше и ждал ее, сидя за столиком у окна, выходившего на пассаж Роан. Она появилась почти следом за мной. И была одета лучше, чем в прошлый раз, но тоже скромно: под ужасным пальто, непонятно даже, мужским или женским, на ней было темно-синее платье с глухим воротником, без рукавов, на ногах — туфли на среднем каблуке, потрескавшиеся, но явно только что начищенные. Было очень странно видеть ее без часов, колец, браслетов, серег, наконец, без макияжа. По крайней мере хоть ногти покрыла лаком. Почему она так похудела? Казалось, стоит ей споткнуться, и она рассыплется на куски.